Михаил Алексеевич Кузмин — поэт, прозаик, критик, а также музыкант и композитор — имя, громко звучавшее в русской культуре начала века. Он был забыт надолго еще при жизни. Забыт как литератор, несозвучный современности. Он умер в нищете и забвении в 1936 году. Вокруг его имени нет ореола мученичества. Он никуда не уезжал из России и, как старая, никому не нужная вещь, был просто выброшен из жизни всеми и, казалось, навсегда.

Кузмин не поддается однозначному восприятию. Кажется, в его облике и творчестве совмещается несовместимое: с одной сто­роны, «маркиз» XVIII века, с другой — старообрядец по проис­хождению и убеждениям, верующий прямо и просто. Ахматова говорила про него так: «Человек позднего символизма».

Одни находили его красивым, другие — уродливым. Лучше всех, с беспощадной трезвостью и обычной своей откро­венностью сказал он сам: «Без бороды и усов — лицо не старое, не молодое, пятидесяти лет, ни старика, ни юноши, Казанова, полушарлатан, полуаббат с коварным по-детски свежим ртом, сухое и подозрительное».

О том, как он жил, хорошо пишет Георгий Иванов: «Мебель сборная. На стенах снимки с Боттичелли... Много книг. На столе развернутый Аристофан в подлиннике. В углу перед ико­нами голубая «архиерейская» лампада. Смешанный запах духов, табаку, нагоревшего фитиля. Очень жарко натоплено». Все эти описания относятся к началу века. Именно этот Кузмин более всего известен нам: Кузмин сомовского портрета, байро­нический тип из салонов Северной Пальмиры. Первый сборник стихов назывался «Сети». В нем он явил себя крупным, вполне сложившимся поэтом. Именно тогда Блок напишет: «...юный мудрец с голубиной кротостью, с народным смирением... на­пялил на себя французский камзол».

Кузмин всю жизнь много работает, несмотря на «богемность» и постоянное кружение вокруг него десятков людей. В принципе, он мог сочинять в любых условиях. И сочинял все, „что угодно: начиная с 1910 года выходят три книги его рас­сказов, стихи, романы, рецензии. Все это очень неравноценно. Иногда очень плохо, иногда — божественно. Стихи особенно удаются. Лучшие его сборники — это те, что вышли после революции, в 20-е годы. Он перестал держать позу. За хорошие манеры и Аристофана в подлиннике можно было получить пулю. Его поэзия очистилась от шелухи, стала ясной и зага­дочной, как рождественские сны. То же случилось с его собра­том по цеху Игорем Северяниным, который стал сочинять дру­гие стихи, очень хорошие и печальные.

История переехала Кузмина, словно поезд. Он выжил после катастрофы, но вокруг его жизни возник заговор молчания. Если бы власти знали, что с ним сделать, они бы сделали это. Однако подобный экземпляр человеческого существа не вызывал у них никаких эмоций. Ни ненависти, ни любви. И постепенно все забыли о Михаиле Кузмине, и казалось, навсегда. Стихи же, сочиненные поэтом, продолжали свою сложную мистическую жизнь. Выйдя из-под авторского контроля, они, словно живот­ные, повинуясь инстинкту выживания, двинулись в будущее, которое ожидало их на пороге третьего тысячелетия:

 

По черной радуге мушиного крыла

Бессмертье щедрое душа моя открыла,

Напрасно кружится немолчная пчела, —

От праздничных молитв меня не отучила.

 

Правда, все же время от времени Кузмина лениво поруги­вают, скорее по инерции, нежели по соображениям партийной идеологии. Кузмин очень много переводит: Апулея, сонеты Шекспира, П. Мериме, Анатоля Франса. Переводы для него — единственный источник существования. Временами он на грани полной нищеты. Кузмин продает книги, иконы, картины друзей, собственные рукописи. В юности он как-то обмолвился:

«Ничего не имею, ничем не рискую... Только бы твердости Бог послал». Судя по стихам — твердости у него хватало. Только добавилось трагических ноток в поэзии, однако без отчаяния и без озлобленности, но с горькой усмешкой философа:

 

Что бедны мы? Но это не новость.

Какое же у воробьев имение?

Занялись замечательной торговлей:

Все продаем и ничего не покупаем.

 

И сохранились чьи-то воспоминания о другом облике жи­лища поэта: проходная комната в коммунальной квартире с голой лампочкой без абажура. Зато на столе обязательный самовар, а за столом обаятельный хозяин угощает чаем лите­ратурную молодежь. И сахар и печенье к чаю приносили гости. Велись долгие беседы обо всем.

В последние годы жизни Кузмин тяжело болел. Умер в больнице 1 марта 1936 года в городе Ленинграде.

 

На составные части разлагает

Кристалл лучи — и радуга видна,

И зайчики веселые живут.

Чтоб вновь родиться, надо умереть...